Было такое ощущение, будто эту книгу я написала сама. С книгами, которые меня восхищают, так всегда. Но на этот раз ощущение было настолько пронзительным, что в конечном итоге материализовалось — я ее перевела. То есть написала свой вариант «Eat, Pray, Love» под названием «Їсти, молитись, кохати», который вышел в «Видавництво Старого Лева».
Ибо переводить — это как варить борщ или печь кулич — у каждой хозяйки все равно получится свой «шедевр», даже если они готовят по тому же рецепту. Неучтенным ингредиентом здесь выступает личность самой хозяйки. Так и с переводами.
Что в этой книге особенного? Кроме коротких рекламных фраз из аннотации — «книга-квест, книга-подруга … настолько интимная, что становится универсальной, о высоком без пафоса, о глубоком без занудства, просто о сложном», хочу поделиться своими внутренними переживаниями от общения с ней.
Эта книга магическая. It’s a kind of magic, но за год, пока я переводила отчет о путешествии по Италии, Индии и Индонезии «в поисках себя и всего», то не запланировано побывала в Риме, получила приглашение поехать в Индию в качестве переводчика и в Малайзию в качестве преподавателя английского.
Переводить каждое утро несколько страниц в течение года стало моей ежедневной духовной практикой. Это было похоже на утренний намаз или вышивание черным крестиком по белому полотне бумаги — монотонно, медлительно и очень медитативно.
Эта книга вошла в меня, удобно устроилась и осталась на постоянное место жительства. Я цитировала ее повсеместно, не только фразами, но и жизненными реакциями и поступками: когда навстречу шел элегантный красавец, мне хотелось аплодировать; оказываясь в новом городе, пыталась определить его слово (в книге героиня пытается передать сущность городов, по которым путешествует, людей, с которыми встречается, и себя самой одним словом) если хотелось бездельничать, оправдывала себя итальянским концептом dolce vita.
«Эта книга — психотерапевт. Одного абзаца оказалось достаточно, чтобы нейтрализовать мое украинское чувство вины, справиться с хроническим, угнетающим ощущением вечного долга».
Эта книга — психотерапевт. Одного абзаца оказалось достаточно, чтобы нейтрализовать мое украинское чувство вины, справиться с хроническим, угнетающим ощущением вечного долга. Этот абзац стал новым критерием оценки моей собственной успешности и мерилом адекватности жизненной стратегии: есть такое замечательное выражение в итальянском — bel far niente, что означает «красота ничегонеделания». А теперь внимательно послушайте: итальянцы всегда были трудягами, особенно теми долговременными страждущими трудягами, известными как braccianti (в них не было ничего, кроме грубой силы их рук — braccie — чтобы выжить в этом мире). Но даже тогда, когда тяжелый труд составляет всю твою жизнь, желанным идеалом любого итальянца всегда оставалось благословенное bel far niente. Красота ничегонеделания является целью твоей работы, конечным достижением, которое искренне приветствуется. Чем изысканнее и очаровательнее вы сумеете бездельничать, тем большего успеха вы достигли в жизни.
Эта книга — мудрый советчик. Я переводила ее в войну, на фоне массовых убийств, войн, лжи и нестабильности, и она помогла мне выжить в процессе затяжного посттравматического синдрома. В книге Гилберт цитирует итальянского историка Луиджи Барцини, который в своем шедевре «Итальянцы», изданном в 1964 году, пытался выложить всю правду о своей культуре. Автор искал ответы на вопрос, почему итальянцы дали миру великих художников, политических правителей и научных светил различных эпох, но так не стали мировыми лидерами. Анализируя грустную историю итальянского взяточничества, войн, мафии, Барцини утверждает, что «все это заставило итальянцев прийти к одному очевидному выводу — ничему и никому в этом мире нельзя доверять. Ибо мир тот настолько продажный, лживый, шаткий, истерический и несправедливый, что довериться можно только тому, что ты чувствуешь при помощи своих собственных органов чувств. Поэтому ощущения так важны для итальянцев. Поэтому, утверждал Барцини, итальянцы будут терпеть ужасно некомпетентных генералов, президентов, тиранов, профессоров, бюрократов, журналистов и руководителей промышленности, но никогда не будут терпеть некомпетентных оперных певцов, дирижеров, балерин, куртизанок, актеров, режиссеров, поваров, портных…». В мире, где так много хаоса, катастроф и обмана, верить можно только красоте. Только художественное совершенство нельзя подкупить. Удовольствием нельзя торговать. И порой вкусное блюдо — единственная настоящая валюта… Это не способ бегства от реальности, а иногда единственный способ держаться за реальное».
Я также искала, за что держаться в моем мире, который разваливался. Понимала, что для того, чтобы выжить в потоке бессмысленных смертей, которые делали бессмысленной мою жизнь, я должна стать немного итальянкой и научиться доверять своим пяти органам чувств, а не политикам. Losing my religion, территории, друзей, мечты, что-то определенное, за что можно ухватиться, просыпаясь утром, теряя самое будущее, я получила шанс найти свое настоящее, то извечное буддийское «здесь и сейчас», когда существует только вкус моего утреннего капучино.
Часто вспоминаю один момент из книги, где Лиз описывает предыдущие поколения женщин своего рода — вряд ли найдется женщина в истории моей семьи, которая могла себе позволить учудить такое — сесть прямо посреди дороги, посреди своей жизни и сказать — я больше не могу ступить ни шагу , кто-то должен прийти и помочь мне. Ни одной из них это бы не помогло. Никто бы не пришел на помощь. Никто не мог прийти на помощь. Единственное, что могло случиться после того, как они бы заявили такое и прекратили свое движение — их семьи вымерли бы от голода вместе с ними.
Те женщины просто не имели времени страдать. А я в своем мире кофеварок и посудомоечных машин имею слишком много свободного времени для нытья, поэтому, возможно, пришло время не иметь на это времени? Как в горах, когда с тяжеленным рюкзаком в жару какого-то черта прешься вверх, обливаясь потом, и вдруг понимаешь, что эти навязчивые мысли о «что я здесь делаю», «это последний раз в жизни, чтобы я еще раз…» истощают тебя больше, чем крутой подъем и тяжелый рюкзак.
«Если вы хотите узнать чего же хочет женщина и как достичь просветления, поедая итальянскую пиццу, это элегантное шаманское путешествие в мир современной женщины для вас».
Впрочем, есть один момент в книге, который вызывает у меня оговорки (и здесь, как мобильное покрытие, пропадает ощущение, что книгу написала я) — автор делит мир на сакральный и профанный, духовной и мирской, пытается найти баланс между наслаждением и служением и размышляет, как согласовать желание есть телятину в Венеции и просыпаться на рассвете в ашраме «строгого режима» и начинать свой день с медитации.
Элизабет озвучивает свой запрос балийскому целителю и формулирует этот базовый разлом следующим образом — Я стремлюсь быть с Богом все время. Впрочем, не хочу становиться для этого монашкой и полностью отказываться от наслаждений этого мира. Получается, мне нужно научиться жить в мире и наслаждаться его красотами, и одновременно быть с Богом. Я жажду благ этого мира так же, как и божественной трансценденции — хочу двойной славы для простой человеческой жизни… хочу того, что греки называли каос каи аґатос — баланса хорошего и красивого.
По моему скромному мнению, не существует разделения на светское и духовное. Я не вижу необходимости становиться монахиней ради того, чтобы быть с Богом все время. Я считаю, что наша ежедневная рутинная жизнь является лучшей духовной практикой, а наши близкие — квалифицированными духовными учителями, которые каждый раз дарят нам возможность поупражняться в терпении и безусловном принятии. А для того, чтобы по-настоящему наслаждаться телятиной в Венеции, надо уже быть просветленным. Ибо человеческая психика устроена по принципу фейсбучной френд-ленты — ей нужен бесконечный поток цветной разнообразной информации, иначе неинтересно и она переходит в «спящий режим».
И чтобы удержать внимание дольше чем на несколько секунд, будь то молитва, телятина, поцелуй или духовный гимн на санскрите, нужно большое духовное усилие. Без этого усилия все превращается в рутину, автоматизм, теряет свежесть, плесневеет и омертвевает, как под взглядом медузы Горгоны. А это духовное усилие с ежечасного удерживания внимания можно прикладывать как к молитве, так и в процесс собственного дыхания или поедания телятины. Поэтому по большому счету, неважно, ты в ашраме или в ресторане — прием пищи, как и ее приготовление, также могут стать молитвой. По моему горячему и выстраданному убеждению, для того, чтобы получать удовольствие от благ этого мира, без божественной трансценденции никак не обойтись. Без нее истинное наслаждение телятиной невозможно — оно (наслаждение) тут же превращается в автоматизированную полуосознанную переработку продукта в органические отходы. Поэтому для меня выбор не лежит в плоскости — «становиться монахиней и отказаться от сладостей этого мира или жить в мире и наслаждаться его прелестями». Думаю, для того, чтобы жить в мире и наслаждаться его прелестями по-настоящему, надо прикладывать такие же духовные усилия, какие прилагает монашка на пути своего познания Бога. Как сказали бы самураи — дзен в каждой чашке чая.
Во всем остальным, до последней запятой и точки, я подписываюсь рядом с Элизабет Гилберт и призываю — если вы хотите узнать чего же хочет женщина и как достичь просветления, поедая итальянскую пиццу, это элегантное шаманское путешествие в мир современной женщины для вас.
Рекомендовано зрелым женщинам, ищущим себя, и незрелым мужчинам, которые все еще ищут идеальную женщину.
Ярина Винницька, Видавництво Старого Лева
16 thoughts on “Елізабет Гілберт. “Їсти, молитися, кохати”, ВСЛ, 2015”