Жизнь в войне и дождь мира. О книге Гурама Одишарии «У Сухумі очікується дощ»

Примириться через искусство. Возможно ли это? Может книжка (или любое другое художественное произведение) сыграть роль аккумулятора и реорганизатора проблемы? Как, скажем, роман Энтони Дорра «Весь невидимый нам свет», где воедино сплетены судьбы мальчика-немца и девочки-француженки, где им в одиночку и совместно (но все равно трагически) приходится переживать трагедию Второй мировой войны. Или как новелла Эрика-Эмманюэля Шмитта «Босерон», где еврей, прошедший концлагеря, слышит символическое «прости» от французского дворянина, выдавшего его во время войны. Или как роман Пьера Леметра «До свидания там, наверху», эпического текста, где подводится черта основных выводов Первой мировой войны — ключевого конфликта ХХ века для европейцев… Наверное, такие произведения возможны только после трагедии, на определенной дистанции — временной, человеческой , моральной.

Впрочем, временами попытки найти компромисс еще в ходе конфликта появляются в виде текстов-метафор. Таких, как повесть Гурама Одишарии «В Сухуми ожидается дождь». Это своего рода поэма в прозе, ода прекрасному городу на берегу Черного моря, утраченному городу, городу-мечте, городу-призраку… В римские времена Сухуми назывался Себастополис — так же как один из наших потерянных городов-призраков вместе с призрачным Крымом. В советское время это был один из самых популярных курортов, но конфликты начала 1990-х, а затем российско-грузинская война 2008 года, тяжело ранили город братьев-Диоскуров, истощили его. О чем и пишет Гурам Одишария.

Большая часть жизни автора прошла в любимом городе, он прожил там «примерно четыре тысячи дождей», ведь «с помощью дождя можно установить человеческий возраст […] И только Господь теперь знает, сколько еще впереди дождей-жизней». Этой метафорой дождя Гурам Одишария пытается смыть все те бедствия, которые уже более четверти века преследуют родной Сухуми — древнегреческую Диоскуриаду. Бедствия, из-за которых он — интеллектуал — был вынужден стать беженцем, жить вроде бы и совсем рядом, в соседней Грузии, где сделал блестящую карьеру, но — достаточно далеко, чтобы превратить реальный город в личный миф.

Действительно, миф. «В Сухуми ожидается дождь» читается как эпическая поэма вроде «Одиссеи». Это произведение Гомера в последнее время приобрело большую популярность среди современных авторов. Эрик-Эмманюэль Шмитт использует его в одном из своих первых романов «Улисс из Багдада», когда герой, потеряв все в разгромленной столице Ирака, путешествует через Египет, Италию и Францию ​​к желанному Лондону. Печальное путешествие, полное разочарований. И еще одна попытка примирения через книгу. «Одиссею» использует в своем романе «Зеленое на синем» и ветеран Афганистана и Ирака Эллиотт Аккерман, а мотив «Илиады» звучит в романе Ли Карпентер «Одиннадцать дней». Очевидно, мир возвращается к эпохе сногсшибательных войн, героизма и переосмысления себя с оружием в руках.

В книге пророка Исаии сказано: «Я создаю свет и творю тьму, делаю добро и допускаю зло. Я, Господь, все это делаю». Сухуми для Одишарии был воплощением мира, то есть добра. Это видно из помещенных в сборник поэтических текстов. Они лирические, местами возвышенные, местами грустные, полные моря, птиц, дождей и деревьев. Сочетание этих текстов — написанных до грузино-абхазского конфликта начала 1990-х годов — и повести «В Сухуми ожидается дождь», написанной уже после войны, создает удивительный эффект отсутствия войны. Ее нет. Она утонула в молчании, в шелесте дождя, после которого — должно! — прорасти что-то новое, свежее, доброе. До и после войны. Которую тоже творит Бог. И, конечно, ее ужасные последствия, которые автор наблюдает уже в Тбилиси — другом городе, который ему, как родной. Ветераны, инвалиды, беженцы, сироты…

Как ни крути, а Грузия для нас сейчас — едва не самая близкая страна. Близкая общим врагом и общим горем. Когда читаешь об украденных Сухуми и Гагре, невольно думаешь об украденном Крыму. Этот дискурс — дискурс ностальгии и отчаяния — есть и нашим дискурсом тоже. Когда Церетели пишет о преподавании на русском языке в грузинских школах в середине XIX века, невольно вспоминаешь Тараса Шевченко (с которым Церетели был знаком лично). Когда читаешь о мужчинах-созерцателях в притчах Менабде, то невольно вспоминается известная карикатура: человек, запасшийся попкорном и кока-колой, смотрит… но не в телевизор, а на глобус, который пылает войной. Такова сейчас наша жизнь. Жизнь в войне, в течение которой мы ждем живительный дождь мира…

Иван Рябчий, журналист, переводчик