Рассказы цвета сепии

Фамилия Альенде у старшего поколения украинцев ассоциируется исключительно с политикой — мятеж в Чили, убийство президента Сальвадора Альенде, стадион-тюрьма в Сантьяго и тому подобное.

Поэтому взяв в руки книгу Исабель Альенде, родственницы того самого Альенде, «Оповідки Еви Луни» настроился на политизированную литературу. Добросовестно прочитал аннотацию, узнал, что госпожу Исабель называют «Маркесом в юбке», и приступил к чтению.

Я — читатель предвзятый, когда речь идет о латиноамериканской беллетристике, потому что считаю, что вся южноамериканская литература немного искусственная, по крайней мере, слишком экзотическая, как для наших краев. Антураж: сельва, манго, орхидеи на фоне араукарий не дают воспринимать все, что происходит, всерьез. Поэтому к уже упоминавшемуся Маркесу я бы добавил еще и Льосу, и Амаду, которые исчерпывающе характеризуют латиноамериканскую литературу.

Латинская Америка отсюда вообще выглядит краем причудливым и неопределенным. И упоминавшиеся мастера, которые по ту сторону океана макают перо в чернила, чтобы рассказать очередную историю из жизни пеонов, еще ни разу меня не подвели. И не имеет никакого значения, где происходят события: в Бразилии, Мексике, Чили или Перу — герои будут действовать за пределами здравого смысла, то есть романтично.

Одна женщина («Двоє слів») продавала слова, и благодаря этому один убийца стал политическим деятелем. Такое может происходить только в краю цвета сепии, азалий и орхидей.

Ощущение определенной опереточности событий не оставляет, по крайней мере, всю первую половину «Оповідок…». И драматические и трагические события, призванные на страницы талантом автора, не воспринимаются ни драматическими, ни трагическими — мешает та самая пресловутая сельва… Да, парадоксальная вещь, эта литература, даже в переводе — довольно медитативная. Тем она и опасна, как по мне: рассказ ведется медленно, подробно, без восклицательных знаков, и в этой же убаюкивающий манере кого-то убивают, насилуют, готовят месть.

На фразе «… до дванадцяти років нічого не вміла, мала лише хист терпіти лютий голод і довічну спрагу» — остановился. Перечитал еще раз. Затем все предложение сначала. В начале было: «… росла у засушливій місцині…». Почему я вспомнил украинцев?..

Время от времени, наблюдая за героями, вообще чувствуешь себя посетителем сумасшедшего дома: романтизм и восторг в совершении глупости иногда просто поражают. В семье («Кларіса»), где есть отец, мать и дети, отец закрылся в самой дальней комнате и жил, не общаясь с семьей, более двадцати лет…

А другие, неприхотливые, деревенские истории автор подает под таким пряным соусом, что обыденный хлеб превращается в пышный каравай повседневного праздника.

И вообще, если бы Кортес, предводитель конкистадоров, знал, во что превратят мрачную, с тяжелой поступью католическую веру веселые, музыкальные и мистические туземцы — он бы привез больше зодчих, чем сутанникив. Потому колониальная архитектура — это единственное, чем сегодня могут гордиться потомки захватчиков.

Нашлось место в сборнике и новелле уровня Декамерона («Жаб’яча паща»). Здесь не буду распространяться — надо читать. Единственное, автор непринужденно поднялась к античным высотам в изображении греха…

Легкий и поверхностный рассказ о тяжелой жизни «латинских» американцев — это едва ли не фирменный стиль южноамериканских классиков. Из-за этих опереточных страстей я не переживаю за героев, а только замечаю их поступки.

Но несмотря на легкость и преимущественное католичество жителей Южной Америки, рассказы все же выглядят одиозными выходками туземцев, только немного подавленными под бдительным оком церкви.

Ошеломляющая история о девушке («Якщо ти зворушиш моє серце»), которая с шестнадцати лет до шестидесяти трех, то есть, в течение сорока семи лет жила в подземелье, потому что туда ее «пристроил» любимый, именно из-за ошеломляющих подробностей выглядит не человеческой трагедией, а легендой о женщине, которая не имела собственного «я». И финал этой истории не менее ошеломляющий.

На этом фоне псевдопохищение неким Оресио Фортунато чужой жены Патрисии Циммерман («Подарунок для коханої»), несмотря на международный скандал, который мог произойти, больше напоминает романтическую затею страстного мужчину, чем обычное пренебрежение общечеловеческими правилами поведения.

Вообще, жизнерадостный характер южноамериканцев иногда вызывает восторженное удивление. Мадам Баттерфляй («Тоска») со своей трагедией была воспринята местными зрителями как придурочная, которая решила покончить с собой из-за мужчины. Тоже мне, нашла повод.

Иногда амплитуда поступков героев осмыслению не подлежит. Если в подземелье, то на сорок семь лет; если женщина ошиблась с чувством, то несет свой крест тридцать лет.

И все же отдельные рассказы выпадают из общего опереточного тона, и тогда с ужасом читаешь, как мать («Путь на північ») продает своего сына на органы за двести пятьдесят долларов — большие деньги, как для деревенской семьи.

Госпожа Исабель не изменила своей фамилии («Найпотаємніше із забуття») и вставила в сборник и рассказ о событиях бурных 70-х, времен Пиночета. Но и здесь передает свое отношение к политике по-женски.

Есть в «Оповідках…» и новое знание, по крайней мере, для меня: «Не дихала через вуха, як звичайні помираючі…» — это, похоже, наблюдение из индейской жизни.

А вот что мне действительно близко («Нескінченне життя»), то это строки, которые составитель сборника, сознательно или нет, разместил почти в самом конце книги: «… смерть із її одвічними жахами – це лише звільнення від непридатної шкаралупи, тоді як дух долучається до єдиної космічної енергії».

Эта фраза примирила меня с действительностью и сделала время, потраченное на чтение, потраченным не напрасно.

Виктор Душко

Читать фрагмент из книги