Один из моих профессоров, очень продвинутый исследователь Делеза, любил такое простенькое упражнение: просил нас одним словом, максимум двумя, сказать, о чем тот или иной роман, который мы вместе читали и обсуждали. Упражнение было внешне не-(полит)-корректное — ведь в мире «высокой литературы» «о чем» должно бы весить меньше, чем «как». Мы сначала возмущались, а потом привыкли, и нам даже понравилось.
Этот роман — победитель конкурса польского издательства «Знак», на украинский блестяще переведен с польского Андреем Порытко. Перевод так же блестяще отредактировала Марианна Кияновская (на украинском читается легко, как оригинал). Если бы я хотела применить метод моего профессора к роману Жанны Слоневской “Дім з вітражем”, я бы сказала, что, прежде всего, это роман о Львове; о войне и о социализме; о конце социализма; об украинской независимости; о смене эпох. В конце концов, о витраже, который хотят уничтожить и за который приходится бороться. А дальше бы задумалась, потому что «одного слова» (или двух) для обозначения совместной жизни четырех поколений женщин, которые поддерживают, мучают, создают, уничтожают, любят и ненавидят друг друга в мире мужского господства мы еще не придумали. Это должно бы быть слово острое и емкое одновременно; такое, которое могло бы обозначить невероятную боль — и вместе с тем плотную матрицу связей, переплетения судеб и отношений, симбиотическую данность, своеобразный plexus, в точке которого сходятся нервы, как каналы боли.
Когда-то феминистки Второй волны предложили слоган: личное — это политическое. Этим они хотели показать, что все — касательное к телу, деторождению и другим «проблемам женского гетто», и вообще принимаемое за «личное» и «женское, слишком женское», — на самом деле имеет общественное значение. Женщины в романе Слоневской — оперная певица Марианна, ее мать Аба и бабушка (как ее звали), и, собственно, рассказчица, дочь Марианны — не просто «гражданки» тоталитарной страны, которой, слава Богу, больше не существует; они представляют эту страну именно как страну женщин, такой, какой в своей официальной, патриархальной историографии она никогда не фигурировала. Настоящей эта история предстает лишь в произведениях женщин-писательниц — например, таких как Светлана Алексиевич или Людмила Петрушевская, которые показывают ад женского существования в мире, где вся онтология и эпистемология было уже предопределена. Женщина хочет воевать за родину? Пускай, но советская промышленность не производит ни сапог нужного размера, ни прокладок на случай месячных. Женщина хочет иметь детей? Прекрасно, но пусть живет в коммунальной квартире и при этом еще ходит на работу, выполнять социалистический план, а ребенка пусть в то время привязывает к кровати. Мужа у нее не будет, потому что война, алкоголизм и посттравматический синдром уже об этом позаботились. Между тем Партия будет проповедовать равенство и говорить о «защите материнства и детства». И в то же время это была точно «страна женщин» — которые работали и за себя, и за погибших на фронте. Которые годами жили рядом друг с другом, без какого-либо «личного пространства».
Героини живут в доме в центре Львова, закрывают дверь, словно отгораживаясь от мужчин, как от инопланетян: “Зачинені на всі замки, вони посилювали почуття невпевненості, як у взятій в облогу фортеці; зачинені тільки на один замок — сіяли страх і, здавалося, наражали нас на вторгнення чужаків, які мали силу зруйнувати наш світ”. Роман Слоневской задает вопрос: а как это вообще — быть женщиной? — и в ту эпоху, которая уже минула, и в эту, новую, но тоже зараженную вирусами предыдущего существования? Кем вообще женщина может быть? Каждая из четырех героинь пытается ответить на эти вопросы, и каждая, так или иначе, ведет свою собственную борьбу с устоявшимися идеологиями и практиками (и страхом!), сознательно или бессознательно. А заодно и с тремя другими родными женщинами, которые видятся не как союзницы, а как препятствия (недаром говорят, что женщины, как все угнетаемые группы, плохо владеют навыками социальной поддержки). Прабабушка нарратора — «дама», но и «кастрирующая» мать (вот только в случае отсутствия сыновей уместнее, наверное, сказать «стерилизующая»). Аба, ее дочь и бабушка главной героини, переживает жизненный крах — мать отказывает ей в возможности учиться, и она «бунтует внутрь» — дословно так, внутрь тела, то есть заболевает. Одной из самых интересных — и драматических — фигур романа является мать героини, Марианна. Литературно выражаясь, это бунтарка, женщина-воин. Я бы хотела сказать «воительница», но она именно «воин» — это роль, которая заставляет ее «сбросить пол», превратиться в не-мать, не-любовницу, не-дочь. Это не волчица, которая защищает своих детей, не одержимая материнским инстинктом — это вечная Дева, очищенная от земного, «девушка», в образ которой хотели вместить еще Лесю Украинку. Однако других ролей в патриархальном обществе для такой женщины не было, или им было отказано в бытийности.
Но роман Слоневской на самом деле имеет несколько измерений, и эта интерпретация образа Марианны, хоть, возможно, и верна, но не является единственной или даже главной. Для меня лично одними из ключевых (как для понимания Марианны, так и текста в целом) являются сцены разговоров и встреч Марианны с влюбленным в нее Николаем. В первую их встречу — точнее, вечер, когда Николай услышал и увидел Марианну на сцене. В зале умирает человек, и это (невольно?) задает тон целом знакомству. Марианна очень легко говорит о любви, на самом деле, очевидно, ничего не чувствуя, и цитирует Соломию Крушельницкую: “Я холодного темпераменту і маю нерви міцні, як повіддя”, — а витраж, свидетель этих разговоров, при этом обжигает руку Николая ледяным холодом. Правда в том, что Марианна — как женщина-воин, как человек — и в самом деле холодна, она не только образ, созданный определенным обществом, она — реальность. Это тот момент ужаса и правды, к которому нас подводит Слоневская. Да, ее персонажи разбивают устоявшиеся парадигмы (например, вечно любящей и женщины, прекрасной матери, образами которых полнится мировая литература — в частности литература патриотического направления; сколько в украинской литературе есть романов, с Яновского начиная, где герой идет на войну, прежде неумело изнасиловав терпеливую невесту, которая больше в романе ни в какой значимой ипостаси не является). Но персонажи Cлоневской не подчиняются как парадигмам, так и процессу разбивания парадигм. Они очень живые, и от этого становится страшно.
Тема тела — одна из основных в романе. Это точно то «телесное письмо», о котором писала Элен Сиксу — циклическое, без «конца и начала», изнутри своей сущности (почти Делезовская ризома). С самого начала героиня говорит о материнском животе (что же может быть более телесным!):“Річ у тому, що коли я сиділа в неї в животі, мені здавалося, що це мій голос, а коли звідти вийшла, виявилося, що тільки її”. Мы видим наготу ее матери, наготу всех женщин в этом доме. Все эти тела создают тело самой героини, живут как память и как материальная субстанция: “Зате тіло Аби я пам’ятаю добре — важке і неслухняне, воно було виготовлене кустарно, як і все радянське електричне і механічне причандалля, що раз у раз виходило з ладу”. Мужские и женские тела не могут, не умеют стать друг другу родными. Они — антагонисты, чужие. Секс героини с любовником — это борьба: “Я занурювала в нього пальці, щоб ліпити з нього, як із пластиліну, але вони натикалися на гору, яка насувалася на них, — навіть гори йому підкоряються, він сильний і високий, як Говерла, я боляче стукалась об нього, а він вривався в мене, як гіпс у форму, не питаючи, чи хочу я ще за життя стати власним пам’ятником”. Или хотя бы опыт отчуждения, почти анатомического: “Я обернулася, щоби попросити в Миколи наступну сигарету, і побачила, що він заснув: кожна частина його тіла була розкладена на траві окремо — так викладають знахідки археологічних розкопок, коли треба, щоб кожен предмет можна було добре розглянути з усіх боків”.
И все же этот роман — о пространстве надежды и объединения. Во-первых, потому, что не умалчивает действительность и разбивает табу. Женщины здесь конфликтные, матери холодные, семейная жизнь преимущественно драматическая, а любовь откровенно «неромантическая» — то есть не происходит согласно канонам любовных романов, где герой неизбежно спасает героиню. Эти героини спасают себя сами. А во-вторых, — описывает прогресс истории и начало нового общества — такого, где можно творить свою судьбу. Где, собственно, речь уже идет не о судьбе, как о раз и навсегда определенном пути, а о движении и трансформации.
Это роман о том, что можно сохранить витраж, но сменить жизнь. «Історія завжди пхалася в наше життя у вікна й двері, Мамо, – говорит героиня, – я йду без каски, я саме перестала боронитися від історії».
Оксана Луцишина, ЛітАкцент
39 thoughts on “Страна женщин в доме с витражом”